­­­­"короток мой век – он не долее дня..."
Лев Николаевич Модзалевский (1837—1896)­­­­­­­­

Услышишь меня, если я замолчу навсегда?
Увидишь меня, если быть перестану, исчезну?
Ты чувствуешь ветер и трепет крыла мотылька?
Один только день перед тем, как отправится в бездну.

Один только день, день дождя, день цветов и ветров,
огнистых лучей. Раскрывайся, могильный мой кокон!
Я бабочка в небе над полем, ромашка - мой трон,
вовсю упиваюсь удачей, подаренной роком.

Крыло мотылька поднимает меня над землёй.
Так солнечно всё, так лучисто, душисто и мило!
В долине река подо мной серебриться змеёй,
а радуга красит полотна трепещущих крыльев.

Я — бабочка. Мне посчастливилось бабочкой стать
в последний мой день и прожить этот день без упрёка.
Я жажду, живу, этот шанс выпадает из ста,
и крылья не застит мне саван, мой шёлковый кокон.

Пусть уже не свежа годами я
и давно потеряла страх,
откровенно боюсь гадания
на немых полевых цветах.

Не признаю потуги эти я.
Как по-моему, так нельзя
беспощадно пытать соцветия,
глядя в синие их глаза.

Даже если грызёт сомнение
аж до судорог сжатых скул,
справедливо ли знать их мнение,
убивая по лепестку?­

Жизнь жиганёт с размаха, не по-детски.
Я отвечаю жемчугом оскала.
Но стала материться по-немецки,
а сны на русском видеть перестала.

К чему вопросы, я живу безбедно,
в житьё вгрызаюсь цепкой волчьей хваткой.
Но каково на свете быть бездетной
красивой бабой с вырезанной маткой?­

Вены истерзаны - горькая фабула.
В тело впивается капелька скальпеля.
Сделают заново, словно со стапеля.
Только вот боль моя в Лету не канула.

Жаль меня, скальпель, тебе же не жаль меня.
Выживу. Пусть только ради тщеславия
будет, как новая, Ванда Чеславовна...
Смело, хирурги, в атаку кинжальную!­

Настала тьма. Её глаза не светят,
она бесстрастна, словно манекен.
Больница - это очередь за смертью,
неважно, кто в ней первый, кто за кем.

Застывшее лицо белее талька.
Палата превращается в перрон -
ей подаёт больничную каталку
наш санитар, услужливый Харон.

&

Ты держалась последние дни молодцом,
не робща на превратности доли.
Я ласкаю твоё восковое лицо,
разрывается сердце от боли.

Сколько нужно ещё пережить мне потерь,
переплакать подобных историй?
Слышишь музыку? - это распахнута дверь
в предназначенный нам крематорий.

&

Сердце туго окутано тугой,
Очи застит печальная мгла.
Я вчера схоронила подругу.
Жить старалась она, как могла.

Как бы вера ни длилась, ни крепла,
Роковой не задержится час.
Урна с фото и пригоршня пепла,
Вот финал, ожидающий нас.

Прощай…

О, госпиталь, белопалатный храм!
О, сестры, кропотливые весталки!
Везет меня, изрезанную в хлам,
гремящая колесами каталка.

Оставил нож неизгладимый след,
на теле шрамы цвета помидора.
A там, в конце туннеля коридора,
прохладу льёт люминесцентный свет.

О, коридор, дорога в никуда -
ни там, ни тут, застряла навсегда
и сердце покрывается хитином.

Мои пенаты - белая палата.
О будущем в больнице неповадно,
Моё сегодня - ампула морфина.­

Оборотя лицо к стене,
и душу продав сатане
за шприц морфина,
скольжу по медленной волне
и прорастает на спине
плавник дельфина.

Оборотя лицо к стене,
я ухожу в страну теней,
там боль терпима.
В полупрозрачной синеве
и яд сливается во мне,
и кровь дельфина.

Оборотя лицо к стене,
я утопаю в глубине
неизмеримой.
В кругу танцующих огней
мой рай - в непробудимом сне
среди дельфинов.­

Мне так хорошо, закрываю глаза
и вижу цветущее поле.
Отсюда никто не вернулся назад.
Здесь нет ни болезни, ни боли.

Но дефибриллятор готовит разряд,
игла - дозу адреналина.
А сердце массирует дюжий медбрат.
Хотела сбежать... С возвращением в ад!

Зачем откачали, кретины?!­

Зарядили дожди всё чаще.
Я с пройдохой-дождём шучу:
"Перестань заливать, обманщик!"
Он в ответ: "Молчи, замочу!"

Но с проказника взятки гладки,
он прозрачный фантом, зато
я с дождями играю в прятки,
прикрывая себя зонтом.

Не шепчи мне свои стихи,
не терзайся глазами ламы.
Наши ночи уйдут в архив,
я гожусь тебе только в мамы.

Вмиг из памяти все сотру
поутру. Вспоминать не нaдо.
Хочешь рая - ступай к Петру.
У меня же ключи от ада.­

От рождения до тризны
перекрёстки, перепутья.
Лишь одно весомо в жизни -
провода не перепутать.

Синий провод, это вена.
Красный провод - смерть мгновенна.

День за днём несёшься в прорву.
Бесконечные напасти…
Ты сломала алый провод,
шрам на худеньком запястье.

Синий провод, это вена.
Красный провод - смерть мгновенна.

Тусклый блеск пустого шприца.
Ледяной поток из крана.
Перестанет ли мне сниться
окровавленная ванна?

Синий провод, это вена.
Красный провод - смерть мгновенна.­

На запястье на левой руке мнго лет
я ношу золотой с аметистом браслет

Он по цвету подходит к моим волосам,
фиолетовым светом искрится в глазах.

Люди косо глядят на браслет иногда -
побрякушками, видно, страдает мадам!

Что ответить не знаю, но я между тем
украшение это ношу по нужде.

Мой браслет, это вовсе не гонор, не шарм,
прикрываю браслетом от лезвия шрам.

Прикрывает браслетик уродливый шрам,
мой браслет - это вовсе не гонор, не шарм. ­

На подоконнике букет.
Моя постель - уютный кокон.
И целлофановый пакет,
Как призрак над больничной койкой.

Родная боль, мой вечный гость!
В который раз? Не помню, в энный.
Игла, похожая на гвоздь,
Проткнула голубую вену.

Надежды немощный росток…
Я, смесь Евангелия с Торой,
Гляжу: вот капли физраствора

Текут в полуживую тару.
Позиция на грани пата —
Мой крест. Я иглами распята.

/
­На стенах тени приведений…
Здесь недоступно слово «впредь».
Смерть, это сон без сновидений.
Но так ли надо их смотреть?

Не хнычь, мол, больше не разбудят,
Мол, засыпаешь навсегда.
Всё то, что было, не раз будет
И грусть, и радость, и беда.

Оставь, пусть под копирку будни
Верстают скудное досье.
Не сетуй, что тебя не будет,
Тебя же не было досель.

/
Легкие крылья касаются облака трепетно.
Над облаками парят белоснежные лебеди.
Я улетаю под плач журавлиного лепета,
Следую в небо за птицами тихо, безропотно.

Канули в Лету дела и пустые амбиции.
Часто в последнее время мне снится бессмыслица.
Снятся чужие мне люди с печальными лицами.
Скажут: «Она умерла!», - нет, я в небе, я с птицами.

/
Моя палата… торг здесь не уместен.
Боль пробирает грубо, до кости.
Зачем, сестра, суёшь мне в руку крестик
И шепчешь: «Он всемилостив, простит!»

За что простит? Я просто умираю,
Но забери подальше свой елей.
Нет в небесах ни ада, и ни рая,
Всё создано обманом на земле.

Откуда для меня благие вести,
Сполна за всё оплаченный оброк.
Не надо, забери, сестра, свой крестик.
Мне ни к чему твой выдуманный бог.

Не надо мне ни дьявола, ни бога,
Ни перед кем не падала я ниц.
Да, я стою у скорбного порога,
Но верю только в морфий, только в шприц.

/
Больно мне нынче падать,
но фасон держи...
Ищешь критерий ада? -
Это моя жизнь!

Бога просить ходила
разом свести счет,
но угольком кадила
мне подмигнул черт.

Снова я на распутье,
немощен мой глас.
Что ж ты там на распятье
спрятал стыдливо глаз?­

/
Господи!
Господи!!
Господи!!!
Госпиталь -
белая бездна
разверзнутой пропасти,
вспышка в мозгу
разорвавшейся молнии:
морфия!
морфия!!
морфия!!!
морфия...
Больг Всемогущий,
миром Больгу помолимся:
"Больже мой! Отпусти грехи
ныне, присно и ранее!"
Боль, не прощает,
поскольку реальная.­

/
Говоришь, я прочнее граба...
Что тебе рассказать о боли?
Я несу её, словно баба
новорожденного в подоле.

Наглотавшись кошмара вволю,
отходя от ночного ада,
по сверлящей суставы боли
понимаю - живая Ванда.

Ты сильна? - Ну, а я тем паче!
Стиснув зубы до скрипа, снова
боль свою за ухмылку прячу
энной ампулой "Kетанова".­

/
Меня называют «мадонна из стали».
Когда бы вы знали, чего это стоит!
Ведь вам неизвестно моё зазеркалье,
То место, где скрючившись, корчусь от боли.

Там капля слезы превращается в море,
Сознание меркнет в порывах цунами,
Вскипают слова, воспалённые в горле,
И рвутся на волю, пылая стихами.

Дорогой мой бронзовый божок,
Мой хороший, мой четверорукий,
Я влюбилась, на сердце ожог.
Помоги загладить боль разлуки.

Не нашла я правильный совет
Ни у Будды, ни в стихах Корана.
Возложи же рук своих квартет
На мою зияющую рану.

Нет пути ни поперёк, ни вдоль
От измены подлого коварства.
Только ты мою залечишь боль,
Соверши своё рукоприкладство.

Не пошёл мне этот впрок урок,
Быть любимой, этот так природно.
Прикоснись же бронзовой рукой —
Ледяной, от разума холодной.

Дорогой мой бронзовый божок,
Мой хороший, мой четверорукий.
Залечи болезненный ожог,
Той, кто любит вопреки науке.

Мой божок, четверорукий друг,
Залечи очередную рану,
Подыграй своей четвёркой рук
На моей судьбы фортепиано.

В суете разобраться непросто,
Бренный мир беспробудно фальшив.
Я ищу обитаемый остров
Неприкаянной детской души.

Остров этот в пучине далёкой
Пьёт бурлящее волн молоко.
Ум серьёзный, а сердце ребёнка
Жадно ищет желанный покой,

Мир, где гномы колдуют в ущельях,
Звездопадами брызжет вода
И до солнца взлетают качели.
В детстве горе совсем не беда.

В дивной сказке добрейшие тролли,
Птичий щебет на все голоса.
А в густом аромате нероли
Кто парит? — Это я, стрекоза!

В тёплом крае ни зим, ни метели —
Вёсны, лето с бодрящей грозой.
Я бы утром вставала с постели
И спешила умыться росой.

Озорной ветерок-запевала…
Я б на завтрак (представить легко!)
Родниковой водой запивала
Невесомый шербет облаков.

Поселюсь в имитации рая,
В ней не встретишься с чёрной тоской…
Где б ещё, по ночам умирая,
Возрождалась из пены морской?

­­­­­…рифмы, будто бы мухи, роятся
над листом, ослепительно чистым.
…..
я решил исписать белый лист тот…
Геннадий Антонов

###

Иной субъект, впадая в раж,
Рожает “образы” завзято.
Но пишет их не карандаш,
А по бумаге муха задом.

Его немыслимый кураж
Стремиться в облачные выси.
Зачем такому карандаш?
Он просто так тот лист исписал.

Талант не купишь, не продашь
ни нынче, ни потом, ни присно.
“Оставь же, “мастер”, карандаш” *
коль мухи в голове, не мысли!
___
*Отсылка к строкам Новеллы Матвеевой:

"Бедный мастер! Закинь карандаш,

Отползи поскорее к затону,
Отрасти себе жабры и хвост,
Ибо путь от Платона к планктону
И от Фидия к мидии – прост."

­­Замерла шипящая пластинка.
Розовые свечи отгорели.
Дождь смывает яркую картинку,
Не щадя медовой акварели.

Холст похож на жертву холокоста.
Межсезонью вернисаж не нужен.
Ждать ещё полгода до репоста.
А пока стекают краски в лужу.­

Рыжий парик на мне,
прячу под ним проседь –
Будто бы Клод Моне
Нарисовал осень.

Ты меня не суди
За пестроту платья,
Иней моих седин –
Вряд ли резон плакать.

Не попади впросак,
Грезя моим станом.
И не гляди в глаза,
Силясь найти тайну.

Я на язык остра.
Ты же пойми, ведь мы —
Пламя и жар костра,
В каждой — чуток ведьмы.

# Спасибо одному замечательному человеку и поэту за подсказанный и подаренный финал!

Завершена заметка дневника,
Переверни последнюю страничку.
Беги, мой милый, убегай, пока
Любовь ещё не перешла в привычку.

Сорви ополоумевший аркан,
Смени планету и свою орбиту.
Пока теплы и сердце, и рука,
И бытом наши чувства не убиты,

Беги. Легко любить издалека,
Пока тебе не стала ненавистной
Моя любовь. Живи на облаках
Там хорошо, а от меня — на выстрел.

Спеши, покуда лист календаря
Не пожелтел, не стал листом осенним.
Стань для неё теплее янтаря,
Укройся под её приманки сенью.

Ты говоришь, что мой мирок убог.
Беги, не бойся совершить промашку.
Неси своей избраннице любовь.
Что, потерял свою? Подаришь нашу.

Шальная мамзель в голове у старухи
Сыскала приют, затесалась под чепчик
И тихо старухе на самое ухо
Упрямо стихи сумасшедшие шепчет.

Беда приключилась и нашей старухе
Никак не уйти от приспешницы вредной.
Увы, на старуху бывает поруха –
Строчит на бумагу девчоночьи бредни.

Соседи считают её сумасшедшей,
Твердят, в голове у старухи разруха.
Она их прощает – кто в мире безгрешен?
И держит востро глуховатое ухо.

Молчите, ни слова, пока она пишет!
В глазах огонёк, расправляются плечи.
Покуда девчонка надышит ей вирши,
Сияет, как нимб, накрахмаленный чепчик.

Она была старше его на каких-то там лет.
Но разве года и любовь образуют ответ?
А что до него… он был старше её, но слегка –
Быть может, на юность, а может быть и на века.

Так было, так есть и никто не хотел перемен –
Пел ветер в её волосах и её голове.
Она для него по ночам сочиняла стихи.
Она называла его «Мой премудрый сагиб!»

Случалось порой:всё прошло и мосты сожжены –
Зачем эта роль ей и мамы его, и жены…
Но снова стучали её каблучки во дворе.
Он ждал её, он же был старше, умней и мудрей.

И снова вдвоём. Нарыдавшись от счастья сполна,
Друг друга ласкали (кто берег из них, кто волна?)
И было неважно, кто младше из них, кто старей.
Её седина серебрилась меж милых кудрей.

Она была старше его на каких-то там лет.
Но разве года и любовь образуют ответ?

+
Вокруг меня порхают херувимы,
от белого ожоги на глазах.
Не ад, не рай, а просто хирургия.
О будущем загадывать нельзя.

Меня уже не раз похоронили.
Костлявая, делишки не итожь.
Не ад, не рай, а просто хирургия,
здесь царь и бог - всемилостивый нож.

+
Мой мир белее молока.
Я пропиталась белым цветом.
В одежды белые одета,
плыву, не видя маяка.

Петля свисает с потолка.
Ласкает лестный лепет Леты,
а тень стального мотылька
зовёт идти за нею следом.

+
Кораблик-скальпель с острым килем
уносит алая струя.
У мотылька стальные крылья,
острее бритвы их края.

Порхает, воздух вороша.
Быть или не быть — лотерея.
Но вот крыло коснулось шеи...
Лети, свободная душа!

+
Мне ненавистен белый цвет.
Больница — белая темница.
Живу между ножом и шприцем
Несчётно дней, несчётно лет.

Я ненавижу белый цвет.
А в сердце то слеза, то ругань.
Живу посулами хирургов
Несчётно дней, несчётно лет.

Мечта несбывшихся невест,
я в белом платье подвенечном.
Со смертью мой союз навечно.
Мне смерть сестра и с ней инцест.

+
я в начале начал
я владею ничем
угасает свеча
мотыльком на плече
я сбежала из дней
где холодный расчёт
только здесь не светлей
и вода не течёт
давит шею узлом
я ждала и звала
ошалелый дурдом
подарила игла
Я пути не нашла
глохнет говор сердец
вот и ближе на шаг
неизбежный конец

Человек играет в бога,
По собственному образу и подобию
Создаёт свою копию -
Вот вам голова, руки, ноги…
Из куска пластической массы
Выводит новую расу.
Всё схоже, даже гримасы.
Люди такое сдюжат.
Ставят продукт на поток.
Но человек не бог,
А потому не смог
В куклу вдохнуть душу.
Вот тебе, детка, дочка!
Вот тебе, детка, сыночек!
Страсти твоей источник -
Бездушная оболочка.
Вот тебе суррогат,
Будь суррогату рад.
Он, словно ты, смотри,
Тоже пустой внутри.
Кто-то с куклой балует,
Обнимает, целует,
Кто-то разденет до голого.
Кто-то свернёт ей голову.
Главное - безнаказанно.
«Ах, они же дети!» (С)
Этим всё сказано.

В детской комнате купа
Гуттаперчевых трупов…­

Снова больница, стерильная снежность палаты.
Будет, что будет, а выжить уже не пытаюсь.
Что ты решил, юридический казус Пилата?
Знаешь, я кровью и телом твоим не питаюсь!

Белые шторы - безликой больницы хоругви.
Яркое солнце - обманка операционной.
Лазят по грудям проворные пальцы хирурга.
Будет, что будет. У смерти свои рационы.­

-

Бьётся в окно очумелая муха,
звук вытекает болью из уха...
Это становится просто рутиной:
госпиталь, капельниц паутина.

Жарко, огнем переполнена глотка.
Чинит Харон обветшалую лодку.
Блики на стенке устроили танец.
Где ты, Харон, побыстрей, тунеядец!

Вновь между мною и жизнью плотина -
Плати-ка, Ванда, плати, плати, на!
Ты у палаты в долгу неоплатном.
Муха, паук... как картина наглядна.

-

В вене торчит катетер,
это ка_пель_ни_ца.
Больше я не комета,
тихая, как овца.

Ходит сестричка Таня
в белом лесу систем.
Жарко мне, так и тянет
слизывать тень со стен.

-

Вновь у меня в гостях
боль моя, мой каратель.
Скрученный в рог костяк
вросся в каркас кровати.

На языке наждак.
К чёрту тебя, Мадонна!
Всё, что осталось ждать,
ампулу метадона.

-

к чёрту иллюзии
инфузия
капельница
капли с лица
имя ей - химия

-

Доза - на время крылья.
Что вам ещё про нас?
Да, так бывает, клинит
мыслями про Парнас.

Глупость, она тщеславна.
С облака в тину дна
плюх Ванда Чеславовна,
вечно числом одна.­